Сэмми джабраил кто был за рулем
Добавил пользователь Валентин П. Обновлено: 19.09.2024
А куда, позвольте спросить, мог бы выехать инвалид в таком же положении у нас в стране, даже если представить, что он – житель Москвы или Петербурга, а не с периферии, и семья его, к счастью, не занимается челночным бегом через черту бедности: туда-обратно, из месяца в месяц?
Куда сложнее понять тех, кто по долгу службы отвечает за исправность и доступ к техническим средствам для передвижения людей в инвалидном кресле. К примеру, в учреждении, где я оформляла инвалидность (и это, правда, похоже на анекдот) подъемник для коляски так и не смогли включить – сначала не могли найти человека, за него отвечающего, а потом, когда отыскали, оказалось, что он не умеет его включать. В конечном итоге, мне пришлось подниматься на одной ноге с помощью подруги.
Но это как раз тесно связано с нехваткой должной социальной поддержки. С отсутствием, например, внятной и эффективной программы психологической реабилитации. А это подчас намного важнее получения статуса федерального льготника.
Поэтому не нужно припудривать термин – нужно менять отношение к объекту. На всех уровнях: и государственном, и личностном. Что делать с гос уровнем, занятым исключительно блокировкой интернет-ресурсов, пока инвалиды в госучреждениях пытаются взобраться по лестнице, не оборудованной подъемником, я не знаю. А на личностном – как видите, я здесь.
Именно поэтому на своей странице в Инстаграм я стараюсь, пусть обывательски и дилетантски, делать акцент именно на психологической поддержке. Раз уж я теперь документально ограничена в других возможностях, мне хочется помочь людям, оказавшимся в похожей или любой другой сложной ситуации. ⠀
Раньше я тоже не верила, что справлюсь, оказавшись в подобном положении. Примерно за месяц до аварии я случайно встретила в Питере Сережу. Он потерял ногу пять лет назад и на протяжении этого времени мотивирует людей своим жизнелюбием. Я подошла к нему, чтобы выразить, насколько восхищена его мужеством, и сказала, что точно бы не справилась. И думала я так не столько потому, что сомневалась в своем мужестве или стойкости, нет. Я боялась этого, потому что хорошо понимала, в каком обществе мы живем.
⠀
Да, в нашем обществе инаковость никогда не способствовала возникновению дружелюбия. Инако –мыслящие, -верующие, -выглядящие – даже в Петербурге, где, казалось бы, культура претендует на столичность – чужаки, а значит вызывают страх и чувство враждебности. Весь наш национальный характер, патриотизм и иногда возникающая стихийно, баррикадно, сплоченность – взращены, увы, на ксенофобии.
И дело не в философии — я регулярно это наблюдаю. Наблюдаю, как таксист уезжает в ответ на просьбу сдать назад, чтобы объехать непреодолимые для меня поребрики, слышу, что водитель соглашается везти меня при условии, что я не поцарапаю коляской его машину. Я часто вижу на лицах окружающих эту причудливую смесь эмоций: кислую спесь и одновременно радость озарения – дескать, хорошо, что я не на ее месте; жалость, смешанную с брезгливостью, растерянностью, иногда – откровенный испуг; зоопарковое любопытство и желание получше разглядеть, где же и каким образом заканчивается моя пострадавшая нога. Конечно, это не всегда и не со всеми, но настолько часто, что я считаю своим долгом сделать на этом еще один акцент.⠀
Не поймите меня неправильно: я вовсе не жду привилегированного отношения и, уж тем более — сострадания. Наоборот, и все мои близкие это подтвердят — я стремлюсь к максимальной самостоятельности, и совсем не жду, что меня, как шахиню, все, у кого больше одной ноги, немедленно должны подхватить на руки и перенести через все жизненные препятствия. ⠀
На текущем этапе мне хотелось бы, чтобы окружающие люди не создавали дополнительных препятствий. Не глядели бы так дико, с полным отсутствием признаков культурного воспитания во взгляде.
Я часто вижу на лицах окружающих эту причудливую смесь эмоций: кислую спесь и одновременно радость озарения – дескать, хорошо, что я не на ее месте
Особенно тяжело приходится, когда от твоей беспомощности страдает кто-то другой. Зато теперь я знаю, как механистически мы живем, когда здоровы, ну или хотя бы целы. Как не осознаем мы радости от того, что тело может быть послушно, что просто может ничего не болеть — я уже не помню, как это: жить без постоянной боли.
Или какое это счастье — иметь возможность пританцовывать под любимую музыку, сходить в булочную за углом, то есть просто собраться и пойти, куда и когда вздумается. Просто достать из шкафа кроссовки, набросить пальто и сбежать вниз по ступенькам любой лестницы. Это и есть — неограниченные возможности, дамы и господа. А не суперджеты и красные дорожки.
И здесь остается только стривиальничать: что ж, бойтесь своих желаний. К примеру, я уже полгода живу мечтой о том, чтобы снова научиться ходить. А как хочется танцевать.
Перед аварией почти полгода я жила в депрессии. Нет, я не лежала в постели, рыдая и отказываясь от пищи. Я просто перестала испытывать радость от чего бы то ни было: от своей молодости и физической пропорциональности, от спорта, еды, дружбы, солнечного дня. Меня перестали волновать и воодушевлять люди, события, перспективы. Считаю ли я теперь, что валяла тогда дурака? Ни в коем случае.
В психоэмоциональном плане мне было тогда, пожалуй, даже тяжелей, чем теперь. Просто сейчас мой мир, мое мышление, осознание, понимание своего места в мире – стали глубже, шире и объемнее. Это позволило мне переосмыслить, переоценить свою жизнь, ее цели и задачи так, чтобы они снова наполнили и вдохновили меня.
Но какой ценой? Я до сих пор думаю об этом с внутренним содроганием. Хотела бы я отмотать время назад и жить, как прежде: с двумя ногами и одной большой депрессией? Нет. Хотела бы я приобрести жизненную опытность и прозрение другим путем? Да.
Но для меня, судя по всему, не было другой возможности. Не хочу уходить в философско-идеологические дебри, пространные и довольно бесполезные разговоры о поиске смысла жизни. Но хочу обратиться ко всем, кто пришел сюда на двух ногах: если вы запутались, оказались в тупике, утратили интерес к жизни, впали в депрессию – подумайте о цене, которую иногда приходится платить.
Просто оцените все, что вы сегодня имеете, в том числе и свое тело, и снова подумайте – почему из-за всего этого вы так не любите свою жизнь? Посмотрите на меня и осознайте, что любовь к жизни может не обойтись малой кровью. Вы готовы на это?
Элджей попал в автомобильную аварию в Дубае — об этом российский рэпер сообщил в соцсетях, опубликовав фотографию своего разбитого автомобиля Lamborghini Urus.
Как произошла авария, артист не рассказал, написав лишь: "****** (неприятности. — Прим. ред.) случается", но известно, что ранее он уже попадал в скандалы, связанные с вождением.
В мае 2021 года рэпера поймали пьяным за рулем, когда он возвращался в свой загородный коттедж из ночного клуба вместе с супругой Настей Ивлеевой. Автомобиль Элджея остановили на одном из постов ДПС на проспекте Маршала Жукова. Находившийся в нетрезвом виде музыкант попытался дать полицейским взятку в размере 700 тысяч рублей, однако те отказались и составили на рэпера административный протокол.
Также Элджей хвастался подписчикам штрафами на десятки тысяч рублей за превышение скорости, за что общественность его раскритиковала.
О том, что сейчас он находится в Дубае, стало известно из геолокации, которая отмечена в соцсети. Ранее сообщалось, что Элджей планирует получить гражданство Кипра. Эти слухи появились после того, как рэпера заметили у иммиграционного центра этой страны. Музыкант подогрел домыслы, выложив в сеть снимок, похожий на фотографию на паспорт, с подписью "гражданин".
Концертный директор рэпера Сергей Донц подтвердил, что Элджей живет на Кипре (где в декабре прошлого года его навещала Настя Ивлеева, на тот момент уже бывшая жена) и заинтересован в том, чтобы там остаться.
Что ногу оторвало, я знала сразу, и что кровь теряю, да и вообще, что умираю, понимала отчетливо. Помню это ощущение; из меня будто бы вытекала жизнь, меня становилось все меньше и меньше, как если проваливаться в какую-то бескрайнюю бездну. Необычные чувства. Я уже пережила в 2016 году клиническую смерть, но в тот раз я отделалась легком испугом, а этот случай заставил понервничать. Знаю, что в коме я была шесть дней, за это время мои близкие атаковали телефоны выборгской больницы, а потом, когда меня на вертолете перевезли в больницу Петербурга, и ее. Пока я была во власти морфия и кетамина, оказывается, сбылась моя мечта — полет на вертолете, а я из этого помню только скалистые обрывы, погоню и страшные пытки, совершаемые над моим телом каким-то сектантами.
Мне кажется, что трагедийность подобных ситуаций людьми, не пережившими ничего похожего, слишком преувеличена. Я и до аварии знала, что такое случается, видела, как люди стойко переживают жизненные надломы. Лично для меня борьба заключалась в преодолении боли. Со всем остальным как-то попроще вышло. Поддержка близких сыграла важную роль в моей душевной реабилитации.
Я утратила часть своего тела, а вместе с ней долю своей женской привлекательности, но это не повлияло на мои привычки. Мне, как и прежде, доставляет удовольствие выглядеть ухоженно.
Что касается ценностей, то я пересмотрела свои взгляды на дружбу. Люди вокруг меня интуитивно оказывались рядом, никого ни о чем не приходилось просить. Это, конечно, удивительно.
Мой инстаграм был для меня прежде чем-то вроде интерактивного дневника, поэтому я достаточно открыто и раньше делилась своим взглядом на мир, а после аварии просто продолжила делать то же самое. И оказалось, что то, как я справляюсь, стало для многих источником вдохновения и жизненных сил для преодоления собственных тягот.
Она шла через весь зал, будто все это происходит не в Махачкале. Будто не замечает, как сидящие за столиками разглядывают ее наряд, яркие татуировки, зеленые пряди ее волос, ее мини и, разумеется, ее протез.
Протез, который она не прятала, не пыталась замаскировать. И который делал ее похожей на персонажа из какого-то футуристического фильма.
К тому времени я уже прочла множество ее интервью и знала, что она последние годы жила в Питере, собиралась уехать в Канаду, а за две недели до этого, они с другом на скорости под сто километров врезались в отбойник и страшно разбились. Что она пришла в себя и увидела, как друг держит в руках ее оторванную ногу. Что шесть дней она была в коме и выжила чудом. А еще знала, что зовут ее Сэмми Джабраиль и родом она из Дагестана.
— Я понимаю, что произвожу сильное впечатление на людей. И дело не в протезе. Он просто добавил яркости, силы и энергии. Это можно воспринимать как дар или как проклятие, с этим тяжело жить в первую очередь мне самой. Но оно, это неназываемое, есть, и живет во мне и является частью меня.
— Если для многих твоя история преодоления началась с автокатастрофы, то для меня и всех, кто живет на Кавказе, очевидно: все началось раньше. Намного раньше. Еще в детстве.
— Да, я родилась и прожила в Дагестане всю свою подростковую жизнь. И всегда была белой вороной. Это подтведят все, кто меня знает с детства. Разумеется, будучи ребёнком, я этого не осознавала, просто понимала, что на меня реагируют не так, как на других, что выделяюсь.
Меня травили, жестоко травили. В меня и влюблялись, за меня дрались и при этом пытались всё время где-то отловить и как-то унизить.
— Настичь и наказать. Очень дагестанские слова.
— Наказать, да. Подчинить своей воле. А я была еще маленькая, у меня не было нужных слов, не было понимания, что происходит. И единственное, что я могла сделать — драться. И в прямом, и в переносном смысле слова. Ведь ты растешь и чувствуешь сначала мягкое, а после все сильнее и сильнее давление окружающей среды. Это и взгляды, и реплики на улице, в школе, в университете, всюду!
— Наверняка еще и родственники, да?
— И что с хозяйственностью?
— Всё прекрасно. Я очень хозяйственная. Спасибо маме за воспитание.
— А с послушанием?
— Как тебя зовут по-настоящему?
Хотя меня вот никто не учил, как себя вести с другими детьми. Просто мама всегда была такой светлой и доброй, и мне кажется, ты просто это перенимаешь. И опять же, я родилась такой, я не могла даже мухи обидеть. Понимаешь, я даже комара убить не могу.
— До сих пор?
— Но ты же научилась драться?
— То есть, что-то из твоих вещей?
— Да. И ты такая стоишь и думаешь, что происходит вообще. И тут она нападает. Патя нападала всегда. И это не только Патя, там вообще был принят такой тон, такой паттерн поведенческий. Помню историю с водолазкой. Мы жили очень бедно, критически бедно, а я так хотела быть красивой девочкой. Своего дома у нас не было. Мы скитались. То живём в одном доме, то в другом, то один разваливающийся дом, то второй. Денег – ни фига. И как-то мне с огромным трудом за 80 рублей купили белую такую водолазку с рукавами три четверти. Я подкрасила волосы баклажановым тоником, надела водолазку и отправилась в школу. Я чувствовала себя просто красоткой, очень нарядной. А у школы опять кто-то дерется. И вот я стою в толпе и вдруг мальчик – он был какой-то вытянутый, знаешь, и потому его звали Огурец – швыряет мне прямо в голову яйцо. И эта краска, этот тоник вместе с желтком стекает по моей белой новой кофточке. Господи, как было больно моему сердцу!
— Ревела?
В меня влюблён был самый красивый мальчик на районе, и вот он пытался меня защищать, дрался, не давал обо мне говорить плохо. У него были потрясающие чёрные глаза, невероятно глубокие, можно было утонуть в этих глазах. Он, конечно, очаровывал всех. А выбрал меня. Мы гуляли с ним вокруг школы за ручку. На нас все смотрели.
— И ты его не полюбила?
— Что с ним дальше произошло, не знаешь?
Да, в Дагестане чужие люди на меня косо смотрят, но родственники мной восхищаются. Мои тёти, которым под 70 лет, встают, когда я вхожу, хотя у нас принято вставать младшим. И всё потому, что они уважают мою силу духа, то, как я справляюсь с тем, что со мной произошло. Знаешь, для меня всегда было важным поступать не так, как хотят другие, не так, как выгодно мне, но поступать благородно. И наверное, все внешние характеристики стали уже незначительными на фоне того, что я делаю.
— Для родственников?
— Не только, нет. Для общества и людей. Понимаешь, это как… то есть автокатастрофа она как некий рычаг, который вот так вот спустили, и он показал, что вот она сила. Сила в том, как я все преодолела. То, что я игнорирую сложности, то, что я игнорирую боль, с которой живу, игнорирую действительно серьёзные трудности со здоровьем, вот это всё их восхищает. Например, на третий этаж тётя поднимается с трудом, а я поднимаюсь и ничего не говорю. Да, я задыхаюсь, но не жалуюсь, для меня это не проблема. Я привыкла.
— То есть, ты поблажки в связи с нынешним своим положением не просишь.
— Нет. Ни в коем случае. Мне не нужна помощь. Скорее, наоборот. Теперь я могу помочь, сделать что-то значительное. Пусть мои свобода и новые возможности и достались мне так дорого. И сейчас уже неважно, какие у меня татуировки и то, что я на первый обывательский взгляд не эталон дагестанской женщины.
— Ты понимаешь, что сейчас на тебе своего рода миссия: показать, что жизнь с такой травмой – возможна. Что она может быть яркой и насыщенной.
— Понимаю. Еще понимаю, что не все с этим справляются. У меня подруга покончила с собой. У нее не было ручки и ножки, ей сделали протезы, очень хорошие, но она не справилась. Мне повезло больше. Можно было опустить руки и решить… Ну, инвалид, значит, инвалид. Всё. Жизни не будет. А можно по-другому. Показать, что со всем этим же жить можно. Чувствовать. Любить. Быть красивой. Нравиться себе. Нравиться людям. Вызывать восхищение. И я вижу восхищение в глазах каждого, кого встречаю. Это совершенно посторонние люди, они смотрят, они сконфужены. Они не понимают, как реагировать, почему я не прячу свой протез, почему не надеваю вещи, которые бы его скрывали. А я иду навстречу, я – девочка-киборг. И мой протез лучший в мире, он очень красивый.
— Сейчас очень важный вопрос. Твой протез стоил 4 миллиона и 150, кажется, тысяч. Но это же неподъемная сумма.
— Мне помогли друзья. Мирон (Мирон Федоров, творческий псевдоним Оксимирон, рэпер – прим.ред.) дал 2 миллиона, моя Лиза Елка (Елизавета Иваницив, творческий псевдоним Елка, певица – прим.ред.) дала денег, а миллион собрали подписчики мои. Представляешь? Меньше, чем за сутки!
— Ты могла бы зарабатывать на своем блоге в инста.
— Но деньги, к сожалению, нужны и их приходится зарабатывать. Ты же модель?
— Я не становилась моделью. Меня так просто называют, потому что внешность уникальная и, разумеется, она имеет ценность. Меня иногда приглашают на коммерческие съёмки, а иногда это съёмка по любви, и у меня чётко разделены обе категории. Так что зарабатываю больше проектами. Амбассадорством, то есть, представительством. Частными консультациями. А недавно взяла свой магазин-онлайн. Сейчас там кожаные изделия, вот ждём новую партию, а потом будет всё остальное. И украшения, и посуда из глины, и много еще планов. Всё это делается своими средствами и очень потихонечку.
— Подожди. А что за кожаные изделия, сама разрабатываешь?
— У меня есть подруга, она дизайнер-конструктор. У неё производство. Мы с ней делим 50 на 50. Она отвечает за производство, а я за рекламу. Вот, например, это моё. Мой мозг придумал эту сумку, никто меня не учил, она эксклюзивная. Нигде такой нет.
— А чем она отличается от остальных?
— Удобством потрясающим. Я же долгое время ходила с тростью, мне не хватало рук. Мне некуда было взять сумку, мне некуда было взять телефон, а мне нужно, чтобы сразу, чтобы достать прям и вот оно. Я не знала, как это сделать. А потом прилетела в Лондон по работе и там я на рынке мы с Манижей увидели сумочку. Такая, с резинками, посередине кармашек с кнопочками. И хрен пойми, как и куда надевать. Манижа надела, ей не подошла. Надела я, причем, неправильно надела, по-своему и подумала – прикольно. И в какой-то момент мне так понравилось с ней ходить, мне было так комфортно, что я нашла себе другую, похожую. И снова надела её неправильно. И мы в итоге разработали такую, чтобы была прям моя-моя. Смотри, вот здесь, видишь, у меня ремень. Можешь надеть вот так, можешь вот этак. Мой мозг конформист, он создал удобство максимальное.
— Невозможно не спросить про татуировки. Хочется про каждую: почему и как она появилась.
— Вот тут на левом плече мой любимый Даниил Хармс.
— Ничего себе выбор. Что ты у него любишь?
— То, что он был не похож на других. Его стишки-пирожки. Он курил трубку, носил гетры, какие-то необычные странные шляпы. Шил себе всякие сюртуки невообразимые. Был случай, когда он неверно застегнул пуговицу, отчего все перекосилось, и на каком-то творческом мероприятии ему на это указали. На что он оскорбился и сказал, что так задумано. Он был таким вот особенным, очень выделялся, не умел и не желал следовать общепринятому. И меня это очень подкупает. Для меня он такой король самоназванный.
— А рисунок чей?
— Рисунок художника Тимура Кошки. Меня к нему Мирон привел, Тимур очень талантливый. Но мы с ним больше не общаемся. А остальные тату сделаны в студии моих друзей, по большей части Лесей и Сашей. Вот тут у меня Венера, богиня красоты и смерти. Вот солнце и полумесяц, мужчина, который погибает от этой красоты и, собственно, сама смерть. А здесь, между ключицами, у меня полумесяц. Это исламский символ, но он набит в обратную сторону. Полумесяц это для меня принятие моего происхождения. И то, что он перевёрнут – отрицание моего происхождения. А вот эта татушка – маяк, свет, который я ищу и пока ещё не нашла. А вот эта надпись, по-моему, на норвежском, означает чувство влюблённости, и бабочек в животе. Мне кажется, лучшее из всего возможного – это чувство, и оно в этом слове. Необычное слово, мне понравилось.
— Для тебя это как будто не татуировки, а страшно нужные записи в виде рисунков.
— Так и есть. То есть, я не от рисунка отталкиваюсь. Он вторичен. Сначала смысл, мое какое-то ощущение. Вот я хотела себе набить энергию, но как её набить, если она не осязаема? Я подумала, что энергия – это электрический импульс, а электрический импульс – это искра в первую очередь. Поэтому я набила искру на ладони. И когда кому-то плохо, я делаю вот так (раскрывает ладонь) и отдаю, понимаешь? А вот тут у меня очень запутавшаяся девочка. Девочка-стрекоза с яблоком на голове и змея, которая пытается её душить. А здесь самурай, который отрубает голову Щелкунчику.
— Кому?
— Удивительно, с какой свободой и бесцеремонностью ты сводишь в одном рисунке две разные культуры. Где Гофман с его мрачными германскими фантазиями кружевными, а где Япония.
— А почему нет? Я очень люблю символизм и Щелкунчик для меня – это такой оловянный солдатик, хотя и сделан из дерева, а самурай – это такая непоколебимая мощь. Это мои субъективные ощущения, для меня это персонажи, которые несут не только собственные смыслы, но и те, которыми я их наполняю. И я не вижу никакого противоречия, как не видит их, например, ребенок. Он берет куклу Барби, берет динозавра еще, предположим, голову штурмовика из лего, и строит свою историю. Скажи, а почему бы и не смешать, не перевернуть?
— Как сумку твою?
— Именно. Почему нет? Что мешает? Моя позиция такая – главное не делать никому больно. Если это никого не ранит – Бога ради.
— Как это не ранит? В Дагестане быть живой и никого не ранить – невозможно! Не ту юбку надела, не там и не в том сфоткалась, не так высморкалась! Тут же куча раненных. А ты все смешала совершенно нахально. И из этого сложила свой, скажем так, символический код.
— Назовем его код Шредингера, жив ли, мертв ли… Кстати, у меня еще и татуха с котом Шредингера. А вот тут у меня куколка на каблучках с красными коленочками. Прекрасная куколка, шарнирная куколка. То, чего я не могу. На ногах у меня, конечно, ещё татуировки.
— Да, на бёдрах, я видела у тебя в инста.
— Там у меня неприкаянные, бедные, потерянные, матушка природа, которая очень своенравно машет Землёй. На верёвочке раскачивает ее. А из последних татушек – Пегас. У меня был значок такой, и он в автокатастрофе потерялся. Пегас был моим любимым, потому что и бегать может, и летать. Я бы, наверное, хотела сесть на него и улететь.
— Ну, как минимум, один раз ты уже улетела, когда уехала из Дагестана. Трудно было отрываться?
— Конечно, трудно. Я уехала, оставив записку, лист А4 под дверью родителей. Меня проводили пара моих подруг и сестра. Мне просто небезопасно было оставаться, в какой-то момент меня начали буквально преследовать, я убегала, пряталась по подъездам. Это же было время, когда в Махачкале прямо на улице могли схватить, затолкнуть в машину и увезти. Девочки пропадали бесследно, а некоторых потом отпускали, могли, например, через несколько дней в центре города вытолкнуть из машины голой. В общем, я уехала, хотя я уже была на 6-м курсе, и мне до диплома оставалось чуть-чуть. Потом вернулась, восстановилась, получила диплом. Потому что мне важно было.
— Ты где училась?
— В политехническом. У меня экономическое образование, я налоговый инспектор. Но, разумеется, это не дело моей жизни. Какой из меня налоговый инспектор, я не смогу так людей обкрадывать.
— Ты производишь впечатление женщины молодой, сильной и всё победившей уже. От чего ты хочешь улететь?
— В мире очень много боли, и она меня буквально фактически ранит сильно, очень сильно. В первую очередь из-за животных. Потому что я их очень люблю, бесконечно сильно, всех. От маленького хомячка до собачки, кошечки, лошадки. Меня правда это ранит очень сильно. Мне жаль и людей, но животных жаль больше. Я не могу жить, зная, что существует фестиваль собачьего мяса. Что на животных ставят опыты и это происходит прямо сейчас, в эту секунду. Это единственная причина, по которой я бы не хотела жить. То, что подталкивает меня к краю, а я бы не хотела, не надо, пожалуйста.
— Скажи, что тебя делает счастливой? Может, рассвет или закат? Или какая-то музыка, или кошка, которая села тебе на колени?
— Мне нравятся животные, которых я могу тискать и целовать. Я это делаю со всеми, даже с уличными. Книге радуюсь бесконечно. Если у меня сейчас будет очень хороший контракт, который позволит купить маме дом, я буду очень счастлива. Очень. Я очень стайная, мне важно, чтобы моим близким было хорошо.
Еще я хочу ребёнка. Понятия не имею, когда, не знаю. какой будет моя реакция на ребёнка. Но я его хочу.
Конечно, я хочу очень-очень понятную вещь – эту самую классическую романтизированную любовь. Хотя в меня влюбляются мужчины нещадно, и сейчас, после автокатастрофы особенно. Но мне нужен лучший из лучших. И он должен быть странным, он должен быть необычным. Всё, что проще – отпадает. Конечно, я хочу себе чувство влюблённости. Оно меня делает счастливой.
А еще просто тазик алычи и клубники, который мама мне принесет. Поверь, я совершенно не притворяюсь. Я очень стараюсь быть честной. Если я не честна с собой, меня мой внутренний голос просто убивает, просто на части рвет. И по этой же причине я сначала была не любима в своей семье. Все хотели, чтобы я была покладистой и покорной. А я не могла. И все сердились. А после автокатастрофы всё начало меняться, и я обрела вот эту свою свободу. Точнее, близкие с ней примирились.
— Если мне хочется, я это делаю. Поверь. Есть места, где меня никто не видит. Я очень люблю приехать домой, снять с себя все это яркое, стильное, провокационное, надеть ночнушку, которую мне подарила мама, смешную, нелепую, включить сериал, не новый, а который я уже смотрю и люблю, зажечь свечу, сесть, свою собачку поджать поближе и почувствовать, какое это счастье, что у меня есть моя норка, мой прекрасный домик в Петербурге, и я сижу в этом домике со своей собачкой.
— Одна?
— Когда захочу, одна. Но вот, когда после автокатастрофы ко мне прилетели мои родные, мама, брат, они зашли в палату и увидели, сколько там людей. Мирон был рядом. Вера просто обняла мою маму, присела рядом и благодарила её за то, что она родила меня. И мама сидела и не могла поверить, что её ребёнок, оказывается, не непутевая дочка, не отбившаяся от стада паршивая овца, а очень хорошая девочка, которую любят и уважают. Смотри, человеку нужны наставники. Те, кто его учит важным вещам, просто находясь рядом. У меня тоже есть такие, люди, по которым я себя выверяю. Мои авторитеты.
— Это кто?
— Ну, мои самые близкие друзья. Мирон в первую очередь. Вера Полозкова, конечно. Моя Лиза Ёлка. Моя Манижа, хотя она и младше, но всё равно. Мои Чулпан Хаматова. Катя Гордеева. Знаешь, раньше я думала, что я гадкий утёнок, которого никто не примет в свою стаю. А сейчас понимаю, что я музыкальная шкатулка, вот эта куколка из музыкальной шкатулки. Такая вся прекрасная, классная такая вся. Но мне самой тесно в этой шкатулке. И я вижу, что ты пытаешься сделать, вытащить меня оттуда, заставить говорить проще, но если меня вытащат, то я просто умру, потому что меня лишат самого главного, моей вот такой самоидентификации.
— Я не знаю, как это получается. Оно делается само собой. Я не сижу и не придумываю этот образ. Он сам рождается. Что мне делать с этим?
— Ничего. Просто продолжай насыпать клубнику.
Светлана Анохина,
фото: инстаграм Сэмми Джабраиль
Читайте также: