Пароход идет анюта волга матушка

Добавил пользователь Алексей Ф.
Обновлено: 19.09.2024

Под таким названием в конце прошлого года вышла наша с отцом, Борисом Амчиславским, очередная книга, приуроченная к 125-й годовщине со дня рождения Л.О.Утёсова.

Примечательно, что книга вышла за очень короткий срок.

Именно поэтому текст книги был собран достаточно быстро. Вот тут и пришла идея сопроводить книгу музыкальным приложением — CD диском с песнями Леонида и Эдит Утёсовых на морскую тематику.

А вот собрать сам музыкальный материал нам помог еще один друг и коллега — Сергей Ставицкий из Запорожья. Причем он не только предоставил музыкальные файлы, но и фотографии этикеток на пластинках. И что особенно приятно, очень многие этикетки одесских артелей 1950-х — 1960-х годов. Некоторые из этих этикеток мы опубликовали на обратной стороне обложки нашей книги.

Но на пластинки Леонид Осипович эти песни не записывал…

Первая презентация книги прошла в Одессе 12 декабря в зале библиотеки им. Франко.

В сборнике мы решили собрать песни с морской тематикой в репертуаре Леонида и Эдит Утёсовых, представить тексты этих песен, истории их созданий, список пластинок и CD дисков, на которых эти песни были записаны.

Кроме этого, мы включили в сборник информацию о программах джаз-оркестра, включающих морскую тематику.

Мы не могли обойти вниманием киноработы Леонида Утёсова, где присутствуют море и моряки.

И в заключение, небольшой раздел, включивший эпиграммы и шаржи на Леонида Утёсова в морской форме.

Волга-матушка река,

На ём белая каюта,

Заливает берега.

Сирень цветет,

Не плачь придет…

Ах, Коля, грудь больно.

Любила — довольно.

Пароход по Волге плавал,

Волга русская река…

А остальные суровые участники заседания пророкотали припев:

Сире-энь цвяте-от…

Интересна судьба еще одной одесской, с морской тематикой песни, которую Утёсов никогда не исполнял с эстрады. В архиве Глеба Скороходова сохранилась уникальная запись, сделанная 21 марта 1980 года. Утёсову — 85 лет.

Вот что вспоминал Глеб Анатольевич: «У Утёсова на квартире собралась большая компания — Борис Брунов, Роберт Рождественский с женами, Мария Миронова и Александр Менакер с сыном Андреем, Изабелла Юрьева, друзья по работе, знакомые, домашний врач, дочь Дита с мужем, кинорежиссером Альбертом Гендельштейном.

Обязанности тамады возложил на себя Брунов, но при таком имениннике ему мало что приходилось делать. Леонид Осипович сыпал историями, случаями, анекдотами.

Мы все хватаем звездочек с небес.

Луна озарена огнем и пламенем.

Утёсов Лёдя — парень из Одесс,

К сожалению, запись была любительской, но все же сохранилась.

«Вдали от гранитных утёсов,

От солью пропитанных вод,

В матросской тельняшке Утёсов

С надеждой ждем весенним днем,

Приплывет теплоход в дымке розовой.

И каждый ждет, что лайнер тот,

Слова артиста оказались пророческими только частично.

Примечательно, что книга вышла за очень короткий срок.

Но на пластинки Леонид Осипович эти песни не записывал…

Первая презентация книги прошла в Одессе 12 декабря в зале библиотеки им. Франко.

Кроме этого, мы включили в сборник информацию о программах джаз-оркестра, включающих морскую тематику.

Мы не могли обойти вниманием киноработы Леонида Утёсова, где присутствуют море и моряки.

И в заключение, небольшой раздел, включивший эпиграммы и шаржи на Леонида Утёсова в морской форме.

Волга-матушка река,

На ём белая каюта,

Заливает берега.

Сирень цветет,

Не плачь придет…

Ах, Коля, грудь больно.

Любила — довольно.

Пароход по Волге плавал,

Волга русская река…

А остальные суровые участники заседания пророкотали припев:

Сире-энь цвяте-от…

Мы все хватаем звездочек с небес.

Луна озарена огнем и пламенем.

Утёсов Лёдя — парень из Одесс,

К сожалению, запись была любительской, но все же сохранилась.

«Вдали от гранитных утёсов,

От солью пропитанных вод,

В матросской тельняшке Утёсов

С надеждой ждем весенним днем,

Приплывет теплоход в дымке розовой.

И каждый ждет, что лайнер тот,

Слова артиста оказались пророческими только частично.

В балете же тоска такая,\Что хоть святых вон выноси! ..\Все та-же Павлова 2-ая,\Et voila! Et voici. Николай Агнивцев. сборник Блистательный Санкт-Петербург 1923В 5 ЧАСОВ УТРА.

МАШИНА ТИШИНЫ
196
Земля опять зовет на ложе,
Губами осени зовет.
Зароюсь в астры, вылью тоже,
Как солнце вечера, свой мед.
Ах, тяжела, как плод, и хмура,
Хоть растянулась ты, вода.
Не плещет струй мускулатура
В плечах атласного пруда.
Листва, листва лишь золотая,
Поэтов капитал кругом…
Так балерина, увядая,
Руками пляшет и лицом.

МАРИНА ЦВЕТАЕВА
Доброй ночи чужестранцу в новой келье.
Доброй ночи чужестранцу в новой келье!
Пусть привидится ему на новоселье
Старый мир гербов и эполет.
Вольное, высокое веселье
Нас — что были, нас — которых нет!

Камердинер расстилает плед.
Пунш пылает. — В памяти балет
Розовой взметается метелью.

Сколько лепестков в ней — столько лет
Роскоши, разгула и безделья
Вам желаю, чужестранец и сосед!

Начало марта 1920

Белла Ахмадулина (1937-2010) Стихотворения и поэмы. Дневник
Друг столб
Георгию Владимову
В апреля неделю худую, вторую,
такою тоскою с Оки задувает.
Пойду-ка я через Пачёво в Тарусу.
Там нынче субботу народ затевает.
Вот столб, возглавляющий путь на Пачёво.
Балетным двуножьем упершийся в поле,
он стройно стоит, помышляя о чём-то,
что выше столбам уготованной роли.
Воспет не однажды избранник мой давний,
хождений моих соглядатай заядлый.
Моих со столбом мимолетных свиданий
довольно для денных и нощных занятий.
Все вёрсты мои сосчитал он и звёзды
вдоль этой дороги, то вьюжной, то пыльной.
Друг столб, половина изъята из вёрстки
метелей моих при тебе и теплыней.
О том не кручинюсь. Я просто кручинюсь.
И коль не в Тарусу – куда себя дену?
Какой-то я новой тоске научилась
в худую вторую апреля неделю.
И что это – вёрстка? В печальной округе
нелепа обмолвка заумных угодий.
Друг столб, погляди, мои прочие други —
вон в той стороне, куда солнце уходит.
Последнего вскоре, при аэродроме,
в объятье на миг у судьбы уворую.
Все силы устали, все жилы продрогли.
Под клики субботы вступаю в Тарусу.
Всё это, что жадно воспомню я после,
заране известно столбу-конфиденту.
Сквозь слёзы смотрю на пачёвское поле,
на жизнь, что продлилась еще на неделю.
Уж Сириус возголубел над долиной.
Друг столб о моём возвращенье печется.
Я, в радости тайной и неодолимой,
иду из Тарусы, миную Пачёво.
Апрель 1983
Таруса

СЕРГЕЙ ПЕТРОВ (1911—1988) ИЗБРАННОЕ 1997
Недатированные публикации разных лет
АНТИГЕРОИЧЕСКАЯ СИМФОНИЯ
ТОЛКОВНИК:
Это повышение артериального давления
и гормональная гиперфункция.
Затрудненное дыхание,
как при грудной жабе.
А все эти симптомы
свидетельствуют
о том, что Петрушка
влюбился.

ЧЕЛОВЕК СО ВСТУПИТЕЛЬНЫМ СЛОВОМ:
А балериночка идет по проволоке с зонтиком.
Такая, извините за выражение, экзотика.

ПИИТ:
Не героиня и не ****ь,
не дева-поленица.
Ей суждено в себя влюблять,
но может полениться
изобразить ему на миг
Марину, Рину, Нату
и удалиться напрямик,
как в пропасть, по канату.

TUTTI:
Ах, с какой тоской,
с полной вытяжкой
кабак ревет,
питухи поют,
Петрушка бьет
и Петрушку бьют
на Тверской-Ямской
да на Питерской.

ТЕНОР (ПЕТРУШКА):
А балериночка
Мальвиночка,
ненаглядная девочка
идет по проволочке
в розовой юбочке
и кружевных панталончиках.
Сердце, тебе не хочется покоя.

АННА АХМАТОВА
На смоленском кладбище
А все, кого я на земле застала,
Вы, века прошлого дряхлеющий посев!
.
Вот здесь кончалось все: обеды у Донона,
Интриги и чины, балет, текущий счет…
На ветхом цоколе — дворянская корона
И ржавый ангелок сухие слезы льет.
Восток еще лежал непознанным пространством
И громыхал вдали, как грозный вражий стан,
А с Запада несло викторианским чванством,
Летели конфетти, и подвывал канкан…

НИКОЛАЙ СИМИНСОВ
Красиво ж как пишет поэт -
Слов нежность чарует до слёз!
Парящих строк, чудных, балет
Под шелест небесных берёз!

Характер - небесною птицею
Ангельской сердце мечтой
Поэзии Доли частицею
Дыхание строчек судьбой!

Нельзя на тепло не откликнуться,
Строчек грустящих в тиши,
Добром прозорливым проникнуться
Красивой, ранимой души!

Птицы чудесным здесь пением,
Изумрудом – кристальность здесь рос -
А по жизни - Святое Терпение –
Достоинства Божественный Апофеоз.

ЛЮБОВЬ ТИМОФЕЕВА
Оправдание опоздавшей зимы
Ах, извините, опоздала,
Я не пришла к вам в нужный срок:
Давал мне ветер в своих залах
Хореографии урок.

Мы танцевали диско, сальсу,
Канкан, чарльстон, гопак и степ,
Потом кружились в ритме вальса,
Крутили даже фуэте.

При лунном свете этой ночью
Влюблённой в танцы я была.
А спать легла я поздно очень
И, к сожаленью, проспала.

Явилась к вам полунагая,
Накинув в спешке снежный плед.
На вашу милость уповая,
Для вас станцую я балет.

Портал Стихи.ру предоставляет авторам возможность свободной публикации своих литературных произведений в сети Интернет на основании пользовательского договора. Все авторские права на произведения принадлежат авторам и охраняются законом. Перепечатка произведений возможна только с согласия его автора, к которому вы можете обратиться на его авторской странице. Ответственность за тексты произведений авторы несут самостоятельно на основании правил публикации и законодательства Российской Федерации. Данные пользователей обрабатываются на основании Политики обработки персональных данных. Вы также можете посмотреть более подробную информацию о портале и связаться с администрацией.

Вот она, великая русская река. По берегам — штабелями целые хоры бревен, дров, стога сена. Леса больше на правом берегу. Деревеньки со сбегающими (вместе с плетнями) огородами к воде, с зеленеющими квадратами ржи. Стадо коров. Понурые лошади, на песчаной отмели и по колено в воде. Глазеющие на пароход ребятишки. Повороты Волги. Открываются новые дали с лесами, они загораживают как будто путь Волге, но отодвигаются в сторону и выстраиваются вдоль берегов. Заводи, зеленые острова, кажущиеся слишком большими и диковатыми для реки.

Островский стоял на палубе, любуясь живописными берегами, испытывая спокойствие в мыслях и желаниях, в лад плавному и мощному течению. Второе лето проводит он на Волге, может уже считать себя волжанином. От истока, маленького ручейка, до этой необозримой, захватывающей шири Волга открылась ему во всей своей красоте и величии. Он видел закаты и восходы на Волге, видел ее в непогоду, в ночную грозу, когда над нею, сжатою тяжелым, в низких тучах, небом, гудящей тревожно и разноголосо, сверкали молнии, выхватывая из тьмы застывшую черную баржу или пароход; видел Волгу в ясную погоду, в ведро, с ее невозмутимой гладью, действующей на душу так успокоительно миротворно, что кажется, все на свете прочно и основательно и в жизни достижима гармония.

Узнав Волгу, лучше узнаешь характеры ее людей, живее почувствуешь прошлое. Здесь есть где разлиться песне, протяжной, широкой и могучей, как сама Волга; есть где разгуляться силушке, удали молодецкой… Кажется, что вот сейчас из-за острова выплывет лодка в сопровождении целого каравана челнов, и покажется Стенька Разин, сидящий посреди гребцов. Отсюда, с берегов Волги, нижегородец Минин пошел на освобождение Москвы. Волга течет в историческом сознании народа как одно из начал России, народной жизни. Волга и Москва — две могучие силы, ими созрела русская история.

По дороге из Осташкова во Ржев, ночью, усталый от странствования, заехал он на постоялый двор попросить ночлега. Хозяин, толстый мужик с огромной седой бородой, с глазами колдуна, не пустил. Потом выяснилось, что в это время у хозяина гуляли офицеры с его дочерьми, которыми он торговал. Старик поразил Островского, он так и остался в памяти: с какой-то мутной враждебностью взгляда из-под густых, нависших бровей. Это особенно ошеломительно было после совсем недавнего, за день до этого, посещения Ниловой пустыни, где были совсем иные впечатления, иные чувства.

Но жизнь прекрасна тем, что ничто, даже самое потрясающее для людей, не задерживается в ее течении, что если одним она ранит, то другим врачует, что только в полноте ее и постигаются возможности личности. Так и сейчас, впечатление от встречи с хозяином постоялого двора сменилось другим, не менее сильным впечатлением. Никогда ему не забыть, как в прошлом году в приволжской деревне Костромской губернии он подслушал одну песню. Сначала ему, подошедшему к крайней избе, почудилось, как будто где-то за стеной пчелы ныли, такой занозой входили в душу тягучие тоскливые звуки, и он понял, что это песня. Он поднялся по приступкам крыльца, вошел в сени и увидел старуху, качавшую зыбку и продолжавшую петь. Старуха сидела спиной к двери и не заметила вошедшего, в ее сгорбленной фигуре, в однообразном покачивании головы было столько созвучного песне, что Островский, весь во власти охватившего его волнения, не стал ни о чем ее спрашивать, жадно вслушиваясь в слова. Он тогда не записал эти слова, со временем многие из них позабылись, а слышанные звуки, казалось, по-прежнему все ныли в душе, как будто требовали слов, и эти слова, уже его собственные, выговорились, вылились сами собою:

Баю, баю, мил внучоночек!

Ты спи-усни, крестьянский сын!

Ты спи, поколь изживем беду,

Изживем беду, пронесет грозу,

Пронесет грозу, горе минется…

Баю-баю, мил внучоночек!

Ты спи-усни, крестьянский сын!

Белым тельцем лежишь в люлечке,

Твоя душенька в небесах летит,

Твой тихий сон сам Господь хранит,

По бокам стоят светлы ангелы.

А как обогатился он за эту поездку по Волге чувством родной речи, которую любил до обожания, особенно когда слышал новое слово, неожиданные оттенки его и повороты, когда чутьем, каким-то шестым чувством угадывал смысл непонятного слова, таящееся в нем древнее корневое значение. Каждое такое слово, услышанное им от крестьян, мещан, купцов, рыбаков, заносилось в записную книжку, в тетрадь, как дар желанный и драгоценный. Иные дни были особенно богаты уловом: выражения ложились одно к одному, как отборное зерно, из которого можно в будущем ждать богатого всхода. Перебирая в памяти эти записанные слова и выражения, он испытывал чувство счастливца, нашедшего клад.

«Рытый. Узорчатый, когда узор углублен, втиснен — работа называется рытой.

Прошлогоднее его путешествие прервалось самым неожиданным и печальным образом. В начале июля около Калягина тарантасом ему расшибло ногу, и пришлось более месяца проваляться больным в уездном городе, впрочем, в порядочном доме, под присмотром. Так кончилось бесславно лето, и только в этом году он мог продолжить путешествие по Волге.

Почти напротив причала, метрах в двухстах от Волги — молчаливо-величественная громада церкви Ильи Пророка с пятью куполами, двумя колокольнями. И все увиденное им, вся эта красота особенно замечательной показалась ему тем, что сосредоточена в одном месте и сторожится Кремлем.

…Островский шел по улице, и вдруг внимание его вривлекло необычное зрелище. Над средним зданием Гостиного двора летал… медведь по поднебесью! Золоченый медведь, держась лапами за шпиль, с алебардой на плече, вертелся на флюгере. И вспомнилось — это герб Ярославля — медведь. Заехал в медвежью сторону, все здесь в медведях. У чиновника губернского правления на пуговицах медведь, у профессора лицея на пуговицах медведь, на каске квартального медведь. И наверху, над вданием, все летает медведь.

Поездка по Волге позволила драматургу так же подробно, как он до этого знал Кострому, узнать и другие волжские города, живо почувствовать связанное с ними историческое прошлое. Взять хотя бы Углич. Когда подплываешь к нему по реке от Калязина, при повороте Волга образует здесь громадный угол, отсюда, по одному из предположений, и название города — Углич. На самом берегу многокупольный храм — церковь царевича Дмитрия на Крови.

Много мыслей, раздумий возникает, когда стоит путешественник у этого храма, построенного на месте гибели царевича Дмитрия: о полном тревог царствования Годунова, пресекаемом грозной вестью о появлении якобы оставшегося в живых царевича; захват царского трона Лжедмитрием, дальнейшая история смуты, изобилующая драматическими событиями. И когда от этих воспоминаний мысль возвращается снова к Волге, то кажется, что, подобно ее плавному, могучему течению, и в исторической жизни остается только глубинно народное, вечное.

Нижний Новгород открылся с Волги такой красотой, такой живописностью высоких холмов, на которых стоит, что с невольным восхищением подумалось: умели же в древности выбирать место для города! На холме, что ближе к Стрелке (так называется место впадения Оки в Волгу) — вросшие в землю стены с башнями. Кремль бодрствует, обратившись бойницами к реке. Сверху видна вся ширь водная, открывается простор заливных лугов до самого горизонта, отороченного неровной чертой леса. Стены кремля понижаются, ступень за ступенью, от башни к башне, разбег ступеней словно удерживается нижней башней. Береговая часть кремлевской стены, метров двести длиной, подходит почти к Волге, как бы припадает к ее материнскому лону, затем взбирается, уходит к вершине холма.

В воображении художника оживает личность великого патриота, отправляющегося с берегов Волги на Москву:

Друзья нижегородцы! Ваше войско.

Пошло к Москве! Его вы снарядили.

И проводили. Буде Бог пошлет,

И нашим подвигом мы Русь избавим…

В кремле, в Спасо-Преображенском соборе с 1672 года находилась и могила Минина. Островский поклонился праху великого гражданина.

Знакомство с волжскими городами, их святынями и достопримечательностями обогатило историческую память художника, внесло в нее новые краски и образы. Теперь, после поездки по Волге, его представление о великой русской реке, ее людях стало неизмеримо богаче и глубже. Ему сообщилось чувство Волги, как до этого было у него чувство Замоскворечья, Москвы; то чувство Волги, которое стало неотъемлемой, органической частью его исторического миросозерцания.

Тогда я к вам приду, бурлаки-братья,

И с вами запою по Волге песню,

Печальную и длинную затянем,

И зашумят ракитовы кусты,

По берегам песчаным нагибаясь;

И позабудет бросить сеть рыбак…

Кормилица ты наша, мать родная!

Ты нас поишь и кормишь и лелеешь!

Челом тебе! Катись до синя моря.

Крутым ярам да красным бережочкам.

На утешенье, нам на погулянье!

Недаром слава про тебя ведется,

Немало песен на Руси поется,

А всех милей — по матушке по Волге.

И следует песня, которую поют гребцы:

Вниз по матушке, по Волге,

По широкой, славной, долгой,

Так ли все происходило, нет ли – трудно сказать. Ясно только, что при упомянутых сроках вопрос о месте и времени публикации решался если и не до начала работы, то уж во всяком случае задолго до ее завершения. В самом деле, материалы, составившие январский номер, как водится, были загодя прочитаны руководством журнала, подготовлены к типографскому набору, набраны, сверстаны, сданы на проверку редакторам и корректорам, вновь отправлены в типографию и т. п. На подобные процедуры – по тогдашней журнальной технологии – тратилось не менее двух-трех недель. И художнику-иллюстратору, кстати, не менее пары недель нужно было. Да еще и разрешение цензуры надлежало получить, что тоже времени требует. Значит, решение о публикации романа принималось редакцией журнала отнюдь не в январе 1928 года, когда работа над рукописью была завершена, а не позднее октября – ноября 1927 года. Переговоры же, надо полагать, велись еще раньше.

Если принять во внимание такой фактор, как поддержка авторитетного Регинина и влиятельнейшего Нарбута, то совместный дебют Ильфа и Петрова более не напоминает удачный экспромт, нечто похожее на сказку о Золушке. Скорее уж это была отлично задуманная и тщательно спланированная операция – с отвлекающим маневром, с удачным пропагандистским обеспечением. И проводилась она строго по плану: соавторы торопились, работая ночи напролет, не только по причине природного трудолюбия, но и потому, что вопрос о публикации был решен, сроки представления глав в январский и все последующие номера журнала – жестко определены.

Не исключено, кстати, что Нарбут и Регинин, изначально зная или догадываясь о специфической роли Катаева, приняли его предложение, дабы помочь романистам-дебютантам. А когда Катаев официально отстранился от соавторства, Ильф и Петров уже предъявили треть книги, остальное спешно дописывалось, правилось, и опытным редакторам нетрудно было догадаться, что роман обречен на успех. Потому за катаевское имя, при столь удачной мотивировке отказа, держаться не стоило. Кстати, история о подаренном сюжете избавляла несостоявшегося соавтора и от подозрений в том, что он попросту сдал свое имя напрокат.

Читайте также: